Форум

Ослепнув в возрасте семи лет, Эрик Хоффер никогда не получил формального образования, однако написал одно из самых значительных и самых недооцениваемых произведений нашего времени, в котором мыслей больше, чем слов. Пятьдесят лет после публикации, эта книга была впервые переведена и издана на русском языке.
Автор: Эрик Хоффер (Eric Hoffer)
Название: Истинноверующий. Личность, власть и массовые общественные движения; Альпина Бизнес Букс, 2004; - 200 стр.

Оригинал: The True Believer by Eric Hoffer; New York, Fredrick A. Praeger, 1951.

Автор рецензии: Алексей Владимирович Тулаев, эксперт Элитариума, автор дистанционных курсов "Элитология - наука об элитах", "Политическое управление" и "Сравнительная политология".

Эрик Хоффер родился 25 июля 1902 года в Нью-йоркском пригороде Бронкс в семье немецких иммигрантов. Когда ему было семь лет, внезапно умерла его мать, и мальчик остался на попечении у гувернантки. В том же году он ослеп без видимой на то причины. Слепого мальчика не приняли даже в начальную школу. Он провел в кромешной тьме восемь долгих лет детства.

В возрасте пятнадцати лет, снова при невыясненных обстоятельствах, зрение вновь вернулось к нему. Врачи не могли объяснить такую перемену и предупредили Эрика, что он вновь может ослепнуть в любую минуту. Подгоняемый отчаянием, Хоффер принялся читать все, что попадалось под руку, используя каждое мгновение, чтобы попытаться вместить в себя как можно больше слов и знаний, до того, как вновь наступит темнота.

В этом же году заболел отец, и семья начала неуклонное скольжение вниз, к нищете. Мальчику пришлось найти работу, чтобы они с отцом не умерли с голоду. Большого выбора не было: пятнадцатилетний парень без начального образования мог рассчитывать только на самую грязную и низкооплачиваемую работу. Сейчас ему было не до школы.

Хоффер так никогда и не получил формального образования. Он не провел ни одного дня в школе или в университете. Все знания он добыл самостоятельно, из книг, которые постоянно носил с собой. Время, когда его сверстники учились в школе, Хоффер провел в слепоте и одиночестве. В те годы, когда его ровесники обучались в колледжах и университетах, молодой батрак выполнял самую тяжелую работу: грузчик в порту, посудомойщик в кафе и ресторанах, дровосек, железнодорожный разнорабочий.

Где бы он ни был, у него всегда в кармане лежала книга. Хоффер позже вспоминал, что первые свои книги он выбирал исключительно по размеру, толщине и величине шрифта: в карманы помещались лишь небольшие книги. Идеальным вариантом для него была толстая книга небольшого размера с мелким шрифтом. Первой книгой, которая целиком удовлетворяла этим критериям, был сборник эссе Монтеня.

В 1920 году, когда Эрику было восемнадцать лет, умер его отец. Больше ничего не удерживало его в Нью-Йорке. Один, без денег, образования и каких-либо социальных перспектив, он принял решение перебраться на юго-запад, в Калифорнию, где было проще жить без денег. «После смерти отца, - вспоминал он потом, - я понял, что мне придется заботиться о себе самому. Я уже определенно знал несколько вещей: во-первых, что не хочу работать на фабрике; во-вторых, что не вынесу зависимости от благосклонности какого-нибудь начальства; в-третьих, что всегда буду бедным; в-четвертых, что мне надо уехать из Нью-Йорка. Логика подсказала, что для бедного самый лучший край - Калифорния».

Следующие двадцать лет он провел в дороге, без постоянного места жительства, слоняясь по Калифорнии, переходя с одной сезонной работы на другую. Все это время он не переставал читать книги, которые брал в библиотеках.

До 1941 года он продолжал вести кочевую жизнь, перебираясь с места на место в поисках работы для «поддержания жизни». С наступлением войны он попытался записаться в армию, но не прошел медицинскую комиссию. Тогда он вступил в союз портовых грузчиков, и проработал в порту следующие двадцать пять лет, до 1967 года. Несколько дней в неделю он выполнял самую тяжелую физическую работу в порту, а все остальное время посвящал чтению. Постепенно он принялся записывать свои мысли, которые начали оформляться в будущую книгу.

Его первая - и самая значительная - книга вышла в 1951 году. Она называлась «True Believer» («Истинноверующий»). Эта работа была совершенно не похожа на все книги того времени. Она целиком игнорировала все модные направления той поры, в особенности фрейдизм, который тогда целиком поглотил всю американскую психологическую науку. Избегая академического истеблишмента, Хоффер написал совершенно оригинальную книгу, полную чеканных, ярких и удивительно лаконичных мыслей о природе власти, общественных движений и внутренней жизни людей.

Пятьдесят лет спустя, первая книга Хоффера появилась на русском языке. Ее вес и значимость только усилились со временем. Написанная всего лишь несколько лет спустя окончания второй мировой войны, во времена, когда мечты о всеобщем мире и братстве сменились горькой реальностью нового витка военного противостояния и безысходностью холодной войны между двумя сверхдержавами, работа Хоффера по-прежнему радикальна для серого большинства, а его высказывания так же остры и неприятны для уха обывателя. И мыслей там по-прежнему больше, чем слов.

До сих пор ученый мир и «широкая общественность» не знают, что делать с Хоффером. Ему приклеивают ярлыки «современного Макиавелли» и эксцентрика. Двадцать лет спустя его смерти и пятьдесят лет после первого издания «Истинноверующего» имя Эрика Хоффера по-прежнему мало известно, особенно русскоязычному читателю.

Книга «Истинноверующий» - это пронзительный взгляд на человеческое общество со стороны. Столь ясное описание природы людей мог дать только аутсайдер, никогда не нашедший своего места в современном обществе.

Даже став почетным профессором университета в Беркли, Хоффер проводил лекции в рабочей одежде и являлся на заседания ученого совета после тяжелой физической работы в порту. Он прожил всю жизнь в одиночестве, но никогда не тяготился им. Он говорил, что подлинная тоска и одиночество заключаются в неспособности быть наедине с самим собой и думать самостоятельно.

В 1982 году президент Рейган вручил Эрику Хофферу Президентскую Медаль Свободы (Presidential Medal of Freedom) - высший правительственный знак отличия, который может получить гражданское лицо в США.

«Истинноверующий» входит в обязательную программу курса «Политика», который я имею честь вести в Элитариуме. Объемом всего в сотню страниц, она содержит в себе концентрированную мудрость - результат многолетнего анализа, размышлений, упорного труда и постижения человеческой природы. Эту книгу нельзя прочитать один раз. С каждым новым прочтением она открывает новые глубинные слои мысли. Выпуск первой книги Хоффера - истинный гражданский поступок издательства «Альпина бизнес букс», или, как говорят на родине автора, «social service» - «услуга обществу».

Жизнь Хоффера оставила ему мало места для иллюзий. В «Истинноверующем» нет водянистых рассуждений, небрежного бряцания своей ученостью, рисования и самолюбования, коими грешат многие работы ученых, имеющих деньги, семью, хорошо оплачиваемую престижную должность и другие атрибуты социального статуса.

Одна из основных мыслей этой книги - страстное увлечение окружающим миром или личной жизнью других людей является попыткой компенсировать отсутствие смысла в нашей собственной жизни. Эта книга до сих пор является лучшим объяснением существования любой общественной организации, религии, политической партии или культа, а также причин увлечения людьми массовыми движениями - от террористических организаций до уличных группировок.

Эрик Хоффер значительно опередил свое время. Пятьдесят лет спустя публикации «Истинноверующего» эта книга до сих пор остается одним из самых значительных и самых недооцениваемых произведений нашего времени.

Часть первая. "Соблазн массовых движений"

1

Общеизвестно, что все, кто примыкает к нарастающему революционному движению, делают это из соблазна перспективы быстрых и больших перемен в условиях их жизни. Ясно, что революционное движение - это орудие перемен.

Не так очевидно, что и религиозные и национальные движения тоже могут быть средствами перемен.

По-видимому, для большой и быстрой перемены необходим массовый энтузиазм или вообще некое массовое возбуждение, при этом неважно, отчего они происходят - в результате ли надежды на обогащение или в результате самой активности массового движения.

В нашей стране со времен гражданской войны огромные изменения происходили в атмосфере, накаленной энтузиазмом, порожденным небывалыми возможностями для личного успеха. Там, где личный успех не может быть движущей силой, должны быть найдены новые источники энтузиазма, чтобы провести и закрепить такие важные перемены, как пробуждение и преобразование косного общества или коренные преобразования в характере и образе жизни общины. Религиозные, революционные и национальные движения порождают массовый энтузиазм.

Главной движущей силой перемен в прошлом были религиозные движения. Консерватизм религии - ее ортодоксальность - это инертный коагулянт (сгущающее вещество) некогда высокочувствительных соков. Религиозное движение в период своего подъема, когда все меняется и экспериментируется, широко открыто для новых взглядов и новых методов. Народившийся ислам был средством организации и модернизации. Христианство оказало сильное влияние на цивилизацию и развитие варварских племен Европы. Крестовые походы и Реформация встряхнули западный мир от средневекового застоя.

В новое и новейшее время массовое движение, осуществившее широкую и быструю перемену, всегда было революционным или национальным, или тем и другим вместе. Петр Великий не уступал большинству самых преуспевших революционных и национальных вождей в целенаправленности, во власти и беспощадности. Но в своей главной цели - превратить Россию в западное государство - он потерпел неудачу. Причина его неудачи была в том, что он не зажег души русских масс активным энтузиазмом. Он не считал это необходимым или не знал, как сделать свою цель "священным делом". Неудивительно, что революционеры-большевики, ликвидировав последнего царя Романова, сразу же почувствовали некое родство с Петром, хотя тот был и царем, и Романовым. Его цель стала их целью, и они надеются преуспеть там, где он потерпел поражение. Очень возможно, что в истории большевистская революция будет фигурировать не только как попытка создания коммунистической экономики, но и как попытка преобразования одной шестой части земного шара.

Тот факт, что и Французская революция, и русская революция обернулись национальными движениями, по-видимому, указывает на то, что в новое и новейшее время национализм является самым обильным и надежным источником энтузиазма масс и что надо использовать националистический угар до тех пор, пока не утвердятся начатые на революционном энтузиазме коренные перемены. Очень возможно, что трудности на пути правительства Рабочей партии Великобритании объясняются тем, что его попытка изменить экономику страны и образ жизни 49 миллионов человек была задумана в атмосфере, совершенно свободной от страстей, экзальтации и фантастических надежд. Культурных и добропорядочных вождей лейбористской партии от применения революционного энтузиазма удержал их отказ от уродливых методов, созданных большинством современных массовых движений. Но не исключена возможность, что события заставят и их прибегнуть к каким-нибудь легким формам шовинизма и в Великобритании будет иметь место "национализация социализма, как естественное следствие социализации нации".

Невероятная модернизация Японии, очень возможно, была бы немыслима без возрождения духа японского национализма. Похоже на то, что и быстрая модернизация некоторых европейских стран (особенно Германии) до некоторой степени была облегчена подъемом и распространением националистических страстей. Возрождение Азии, судя по всем имеющимся данным, придет скорее всего через национальные движения. Появление подлинного национального движения позволило Кемалю Ататюрку модернизировать Турцию чуть ли не за один день. Египет, несмотря на многочисленные и тесные связи его владык с Западом (начиная с Ахмета Али), модернизируется медленно и вяло - в стране нет массовых движений. Чан Кайши мог бы и сейчас действовать как преобразователь Китая, знай он, как запустить массовое движение или хотя бы как сохранить в массах национальный подъем, вызванный японским вторжением. Но он этого не знал и был отброшен мастерами "религиофикации" - искусством превращать практические цели в "священное дело".

Нетрудно понять, почему Америка и Англия (или другая западная демократия) не могли сыграть непосредственной и руководящей роли в пробуждении азиатских стран от отсталости и косности: демократии или не склонны, или не способны зажечь дух возрождения в миллионах азиатов. Содействие западных демократий пробуждению Востока было побочным и, конечно, ненамеренным. Они разожгли на Востоке энтузиазм возмущения против Запада. Эта антизападная страсть теперь и пробуждает Восток от спячки столетий.

Хотя жажда перемен нередко только внешний повод для массовых движений, однако стоит выяснить: не поможет ли исследование этой жажды осветить внутреннее действие массовых движений? Поэтому мы и должны исследовать природу жажды перемен.

2

Мы склонны считать, что те силы, которые оформляют наше существование, действуют на нас извне. Наши успехи и неудачи связаны в нашем сознании с тем, что происходит вокруг нас. Поэтому удовлетворенные люди считают этот мир отличным и хотят сохранить его таким, как он есть, в то время как неудовлетворенные требуют радикальных перемен. Склонность все объяснять внешними причинами остается даже тогда, когда совершенно ясно, что главное - в наших личных качествах: в наших способностях; в нашем характере, внешности и т. д. "Когда у человека что-нибудь не так, - говорит Торо, - и он не может выполнять своих функций, например, если у него болит живот... он тут же принимается за переделку... мира!"

Вот почему неудачники сваливают свои неудачи на мир. Занятно, что и преуспевающие люди, как бы они ни гордились своей дальновидностью, силой духа, бережливостью и другими достоинствами, в сущности тоже верят, что их успех - это результат случайного стечения обстоятельств. Уверенность в себе - даже у самых счастливых - никогда не бывает абсолютной. Они никогда не уверены, что им известны все составные части их личного успеха. Внешний мир кажется им механизмом хотя и отрегулированным, но не очень надежно, и пока он "тикает" в их пользу, трогать его они боятся. Таким образом, сопротивление переменам и жажда перемен берут свое начало в одинаковых взглядах на жизнь, при этом сопротивление переменам может быть таким же сильным, как и жажда перемен.

3

Недовольство само по себе не обязательно ведет к желанию перемен. Чтобы неудовлетворенность превратилась в отрицание, должны существовать и другие факторы. Один из них - ощущение собственной силы.

Люди, испытывающие страх перед окружающим миром, как бы плохо они ни жили, о переменах не думают. Если форма нашей жизни настолько неустойчива и ясно, что контролировать условия нашего существования не можем, - мы стремимся придерживаться привычного и понятного. Люди часто превращают свою жизнь в постоянную рутину и с ее помощью противостоят чувству неуверенности и ощущению опасности. Этим достигается иллюзия, что непредвиденное приручено. Рыбаки, кочевники, крестьяне, т. е. те, кто зависит от неподвластных элементов, или творческий работник, зависящий от вдохновения, или дикарь, испытывающий благоговейный страх перед внешними силами, - все они боятся перемен. Они стоят перед миром, как перед всемогущим судьей. Обездоленные тоже стоят в благоговейном страхе перед окружающим миром, боясь перемен. Суровые испытания голода и холода делают жизнь тяжелой, но тем не менее консерватизм бедных так же глубок, как и консерватизм привилегированных. Консерватизм бедных такой же фактор сохранения существующего общественного строя, как и консерватизм богатых.

Люди, которые торопятся с проведением больших перемен, обычно чувствуют себя носителями какой-то непреодолимой силы. Поколение, совершившее Французскую революцию, имело преувеличенное представление о всемогуществе и безграничных возможностях человеческого разума. "Никогда, - говорит де Токвиль, - человечество так не гордилось самим собой, так твердо не верило в свое всемогущество. Наряду с этой непомерной самоуверенностью возникла всеобщая жажда перемены, охватившая все умы". Большевики с Лениным во главе, опрометчиво бросившиеся в хаос создания нового мира, слепо верили во всемогущество марксизма. У нацистов такой сильной доктрины не было, но у них была вера в непогрешимость своего вождя и вера в новые методы. Весьма сомнительно, чтобы национал-социализм добился такого большого успеха, не будь у него горячего убеждения, что его новые методы - "блицкриг" и тотальная пропаганда - сделают Германию непобедимой.

Верой поддерживается даже естественное стремление к прогрессу - верой во врожденное Добро в человеке и во всемогущество науки. Но и эта вера - от гордыни и чрезмерного самодовольства - похожа на веру тех, кто строил Вавилонскую башню: "город и башню до неба... и не отстанут они от того, что задумали делать".

4

На первый взгляд кажется, что обладание силой автоматически, само по себе, ведет к вызывающему отношению к миру и к желанию перемен. Но это не всегда так. Сильный так же может быть рабом, как и слабый. Думается, что вера в будущее куда важнее, чем обладание инструментами власти. Там, где власть не соединена с верой в будущее, там она употребляется главным образом для сохранения status quo и для ограждения его от всего нового. С другой стороны, необузданная надежда, даже без поддержки настоящей силы, может породить безрассудную смелость. Человек с надеждой может получить силу из самых невероятных источников, например: из лозунга, из слова, из пуговицы. Всякая вера бессильна, если она не включает в себя веры в будущее, если не предсказывает светлого будущего. Так и доктрина: чтобы быть действенной, она должна быть не только источником власти, но и ключом к книге будущего.

Люди, желающие преобразовать страну или весь мир, не могут рассчитывать на успех, если они будут только разжигать недовольство и управлять им или будут доказывать, что запланированные перемены разумны и желанны, или станут насильно навязывать народу новый образ жизни. Необходимо разжечь и раздуть страстную надежду. При этом совсем неважно, идет ли речь о царстве небесном или о рае на земле, о грабеже и несметных богатствах, о сказочных достижениях или о мировом господстве. Если коммунистам удастся овладеть Европой и большой частью мира, то произойдет это не потому, что они знают, как раздуть недовольство или как заразить людей ненавистью, а потому, что они умеют проповедовать Надежду.

5

Таким образом, разница между консерватором и радикалом заключается главным образом в разнице их взглядов на будущее. Страх перед будущим заставляет опираться на настоящее и цепляться за него, в то время как вера в будущее делает нас более восприимчивыми к перемене. Богатые и бедные, сильные и слабые, те, кто достиг многого или малого, - все могут бояться будущего. Когда настоящее кажется нам совершенным, то единственно, чего мы можем ожидать, - это продление в будущем настоящего, и в подобном случае перемена может быть только к худшему. Поэтому все, кто многого достиг и кто живет полной и счастливой жизнью, обычно являются противниками радикальных новшеств. Консерватизм инвалидов и людей старше среднего возраста также берет свое начало из страха перед будущим. Они во всем видят признаки упадка и считают, что всякая перемена ведет не к лучшему, а к худшему. Не верят в будущее и обездоленные. Будущее кажется им миной, заложенной на их пути: двигаться нужно очень осторожно. Желать перемен для них - все равно, что самому напрашиваться на неприятности.

Что касается надеющихся - совсем неважно, кто охвачен дикой надеждой: энтузиаст-интеллигент, или жадный до земли крестьянин, спекулянт, стремящийся к быстрой наживе, или солидный купец и промышленник, простой рабочий или знатный аристократ - все они настоящего не берегут, часто разрушают его и тем самым создают новый мир. Революции поэтому могут совершаться не только бедняками, но и привилегированными. Движение "огораживания" в Англии XVI и XVII веков было революцией богатых. Шерстепрядильная промышленность выросла до высокого уровня, и овцеводство стало выгоднее земледелия. Землевладельцы выгнали со своих земель арендаторов, огородили общинные пастбища и этим произвели глубокие перемены в общественной и экономической структуре страны. "Лорды и аристократы нарушали общественный порядок, разрушали древние законы и обычаи, - чаще давлением и запугиванием, а иногда и насильственно". Другая революция, совершенная богатыми, произошла в Англии в конце XVIII и начале XIX века. Это была промышленная революция. Новые, дух захватывающие возможности механизации воспламенили тогда воображение фабрикантов и купцов. Они начали революцию, "такую же до крайностей радикальную, как и те, что воспламеняли когда-то умы сектантов"; в сравнительно короткое время эти почтенные, богобоязненные граждане изменили лицо Англии до неузнаваемости.

В дни, когда по улицам носятся надежды и мечты, робким лучше всего запереть свои двери, закрыть окна и сидеть спокойно, пока все не утихнет. В мире так часто случается, когда между надеждами, - как бы они сами по себе ни были благородны и хороши, - и теми действиями, которые они вызывают, возникает чудовищный разрыв. Получается так, как если бы девушки, обвитые плющом, и юноши, украшенные гирляндами, вдруг превратились бы в четырех всадников Апокалипсиса.

6

Для того, чтобы броситься с головой в предприятие, связанное с большими переменами, люди должны быть крайне неудовлетворенными, не очень бедными и иметь такое чувство, что, обладая могучей доктриной, непогрешимым вождем или новыми методами, они получают доступ к источнику всесокрушающей силы. Одновременно они должны иметь преувеличенное представление о возможностях и перспективах будущего. И, наконец, они должны быть совершенно несведущими в трудностях, связанных с их предприятием. Опыт в этом случае - помеха. Люди, начавшие Французскую революцию, не имели никакого политического опыта. Так же и большевики, и нацисты, и революционеры Азии. Опытный человек появляется позднее; он вступает в движение, когда оно уже на ходу. Английский политический опыт, наверно, и оберегает англичанина от массовых движений.